» Вся власть студентам!

Опубликовано: 10.06.2002 19:35 Печать

Автор: ПАХОМОВ Евгений

Если смотреть на Пешавар с моста через реку Бара, кажется, что стоишь на границе двух разных миров. С одной стороны, обычный южно-азиатский город с его суетой, пестрыми красками и запахом горячих лепешек. С другой — нищие постройки, тянущиеся до горизонта: лагеря беженцев из соседнего Афганистана. Сотни тысяч афганцев, спасаясь от войны, основали в 80-е годы десятки лагерей на окраинах Пешавара — столицы Северо-Западной пограничной провинции Пакистана, недалеко от афганской границы. Тогда город стал руководящим центром сопротивления советским войскам: здесь располагались штаб-квартиры организаций моджахедов, базы, лагеря подготовки новобранцев.

Сегодня те «борцы за веру» ушли в прошлое, их штаб-квартир больше нет. Но в лагерях беженцев и местных медресе появились другие «борцы за веру» — талибы, чье влияние испытывают сегодня страны от Аравийского моря до Средней Азии.

Лагерь напоминает большую и бедную азиатскую деревню. Женщины прячут лицо при виде постороннего, мальчишки играют среди мусора, сваленного прямо на обочинах, и нарочно лезут в объектив фотокамеры. Из дома выходит высокий старик, который жестами показывает мне убираться прочь. Я извиняюсь и ухожу с этой улицы. Мне вслед летит камень…

1002-я ночь
Пожалуй, никакое другое политическое движение не вызывает столько противоречивых оценок, как «Талибан». Талибов называют и радикальными исламистами, и пуштунскими националистами, за ними видят руку Саудовской Аравии и американских нефтяных гигантов, их считают пакистанскими шпионами. Одни говорят, что цель движения — принести пусть жесткий, но порядок в истерзанный войной Афганистан, другие уверены, что на Афганистане талибы не остановятся и воины Аллаха в черных чалмах вот-вот двинутся в соседние страны.

В пешаварских лагерях беженцев о талибах рассказывают легенды. Самая распространенная гласит, что в 1994 году в афганском городе Кандагаре жил молодой мулла Омар, вернувшийся из Пакистана, где учился в медресе. Как-то ему сказали, что солдаты одной из группировок моджахедов схватили двух девочек-подростков, изнасиловали их и отвезли в свою казарму на потеху остальным. Люди боялись выступить против вооруженных моджахедов, установивших после победы над советским режимом свои порядки в Афганистане. Мулла Омар сказал: «Хватит терпеть!», собрал своих учеников и повел их спасать девочек. «Высокий и красивый, в черной чалме», Омар якобы шел впереди, и пули не причиняли ему вреда, поскольку он призвал на помощь Аллаха. Моджахеды бежали прочь, мулла и его ученики захватили оружие бежавших «и стали бороться за справедливость».

В другом варианте этой истории речь идет о маленьком мальчике, за право содомировать которого две банды моджахедов устроили стрельбу на улицах Кандагара и которого спас мулла Омар со своими учениками. Такие легенды дают возможность представить обстановку в Афганистане в середине 90-х. Перегрызшиеся группировки моджахедов постоянно воевали друг с другом, банды «борцов за веру» грабили и насиловали, боролись за контроль над базарами и дорогами.

«Талибы — простые люди, выучившие ислам и узнавшие, что делать, — афганец Хафиз, с которым я познакомился в лагере беженцев, предлагает свое объяснение. — Они несут мир!». Хафиз — водитель грузовика. «Раньше в Афганистане на каждом повороте всем плати, — рассказывает он. — Эти моджахеды могли и груз отобрать, и убить. Увидят деньги — отдавай, понравились вещи — снимай. Раз ехали, а у моего друга дорогая ручка торчала из кармана, так у него ручку забрали, а его избили. А когда талибы пришли, один раз денег дал и спокойно едешь!»
Мы разговорились на улице лагеря беженцев, где выстроились в ряд несколько расписанных яркими узорами грузовиков. Афганистан, лежавший посредине шелкового пути, всегда славился караванщиками и погонщиками верблюдов. В наши дни здесь появилось влиятельное сообщество водителей грузовиков, куда входят и живущие в Пакистане афганские беженцы. В Южной Азии их называют «афганская дорожная мафия». Она имеет строгую внутреннюю структуру и жесткую дисциплину. Несмотря на все войны, «мафия» умело поддерживала постоянный грузопоток в регионе: пестрые машины легко находят пути через все линии фронта и границы от Бангладеш до Средней Азии. Говорят, важной статьей дохода этой «мафии» стала перевозка наркотиков, производство которых в Афганистане с каждым годом растет. Караванщики нашего времени быстро установили контакты с талибскими лидерами. По данным пакистанской прессы, на первом этапе «дорожная мафия» была для талибов одним из основных спонсоров.

С грузовиков и начинается официальная, без легенд, история «Талибан». В 1994 году пакистанское правительство Беназир Бхутто решило придать толчок национальной экономике, развивая торговые связи с молодыми государствами Средней Азии. В октябре первый караван из 30 армейских грузовиков с лекарствами и другими товарами отправился в Ашхабад через территорию Афганистана. Близ Кандагара группировка моджахедов известного полевого командира Мансура Очакзая разграбила караван и потребовала с пакистанского правительства выкуп за водителей. Тогдашний министр внутренних дел Пакистана Насрулла Бабар, пуштун по национальности, предложил обратиться к талибам — пуштунской молодежи из числа афганских беженцев, которые получили образование в пакистанских медресе и были крайне недовольны порядками, сложившимися в родном Афганистане. Было известно, что «дорожная мафия» активно привлекает их для охраны своих караванов. Пакистанские власти пообещали лидеру талибов мулле Омару официальное признание и поддержку оружием и деньгами.

Отряд талибов Омара неожиданно атаковал моджахедов Очакзая, окружил их и предложил сдаться. Те согласились. Всех сложивших оружие моджахедов талибы хладнокровно расстреляли. Мансура Очакзая, еще живого, истекающего кровью, привязали к стволу танковой пушки и привезли в Кандагар на всеобщее обозрение. С тех пор демонстративные казни противников, чудовищная жестокость которых не имеет ничего общего с канонами ислама, стали обычным делом для талибов, а их прозвище «черные муллы», данное за цвет головных уборов, приобрело и другое, зловещее значение.

Ислам улицы
Как ни странно, такие действия талибов только прибавили им популярности в Афганистане. Уставшие от моджахедского «беспредела» люди встречали «студентов» как освободителей и приветствовали гибель своих мучителей. Под знамена муллы Омара стала собираться афганская молодежь, по оценкам пакистанской прессы, уже к декабрю 1994-го у Омара было 12 тысяч бойцов, значительная часть которых пришла из лагерей афганских беженцев под Пешаваром. Так началось триумфальное шествие «Талибан» по Афганистану.

«В раздерганной междоусобицами стране власть лежала под ногами. Талибы просто ее подобрали, — сказал мне Салим Сафи, шеф бюро пакистанского информационного агентства NNI в Пешаваре. — Если моджахеды были «реакцией» на советское вторжение, талибы стали «реакцией на реакцию». «Талибан» вовсе не мусульманское течение, а социальное движение под исламскими лозунгами».

Господин Сафи несколько категоричен. Конечно, «Талибан» — мусульманское движение. Но ислам талибов — это ислам крестьян и городских низов, который заполнил идеологический вакуум в Афганистане, когда оказались дискредитированными и социалистические вожди, и лидеры «образованных» исламистов. Талибы с фанатичной жестокостью утверждают идеологию мусульманской улицы. Отсюда такое внимание внешней «религиозности», например, требование, чтобы женщины полностью закрывали лицо (что естественно для афганской крестьянки, но этого требует не религия, а традиции, которые имеют большое значение для мусульманской улицы), и нелюбовь ко всему «неисламскому» — от телевизоров до иностранной одежды.

По мнению одного пакистанского журналиста, весомую лепту в появление «Талибан» внес СССР: «Вы разрушили традиционный Афганистан с его четкой социальной структурой, где у каждого было свое место, и принесли идеи социального равенства и справедливости». Но «отцовство», впрочем, приписывают многим, от пакистанской спецслужбы «Ай-си-ай» до американского нефтяного гиганта «Юнокал». Действительно, разные силы оказывали и оказывают влияние на руководство «Талибан». Но на базарах и оживленных перекрестках Пешавара становится ясно, что «студенты в черных чалмах» в первую очередь представляют себя — выходцев с улиц.

Здесь все с восхищением говорят о порядках в Афганистане: «Взяточников расстреливают, бандитов всех поубивали, все там равны…» Доходящей сюда информации, что и талибские чиновники не чураются взяток, не верят. «У нас тоже такой порядок будет, — с уверенностью заявил мне на базаре продавец клубники. — Талибы принесут и к нам настоящий ислам и демократию!»
О главе «Талибан» мулле Мохаммаде Омаре здесь тоже рассказывают много легенд. Впрочем, только ими и остается довольствоваться. Мулла Омар — один из самых загадочных современных лидеров. Он не встречается с прессой, стал давать интервью только в последнее время и только по факсу или через Интернет. Никто толком не знает, как он выглядит, поскольку Омар отказывается фотографироваться. Он живет затворником в городе Кандагаре и лишь раз появился на людях в столице страны Кабуле — когда в 1996-м захватившие город талибы объявили его амир-уль-муминином (главой всех правоверных), а он переименовал страну в Исламские Эмираты Афганистан. Официально утверждается, что в 80-е Омар воевал против «безбожной коммунистической власти» и потерял глаз. Но и об этом периоде его жизни известно мало: по одним данным, он был в отряде полевого командира Наби Мохаммади, а по другим — воевал у влиятельного моджахеда Юнуса Халеса. В западной прессе «феномен муллы Омара» — таинственность главы талибов — нередко сравнивают с закрытостью власти в Камбодже времен Пол Пота.

Достоверно известно только, что ближайшее окружение Омара, как и большинство талибских лидеров, — выпускники знаменитого медресе Хаккания, расположенного близ Пешавара. Это медресе считается идеологический родиной движения, и многие талибы с гордостью добавляют к своему имени приставку «Хаккани». По некоторым данным, таинственный Омар тоже учился здесь. Чтобы получить ответ на этот вопрос, я отправился в городок Акора Хаттак, где и расположено это учебное заведение.

Альма-матер «черных мулл»
Акора Хаттак стоит прямо на шоссе Пешавар — Исламабад: небогатые дома, обязательная базарная площадь. Рядом с ней — мечеть со строящимся новым минаретом и несколько аккуратных корпусов, обнесенных забором. На воротах вывеска: Дар-уль-Улюм (Дом знаний) Хаккания.

- Действительно, мулла Омар был моим студентом. — утверждает Сами-уль-Хак, сарбарах («декан») медресе.
- Говорят, что Омар учился в Кандагаре, — замечаю я.
- Да, но потом доучивался в Хаккании.

Сами-уль-Хак носит титул мауланы (уважаемого богослова), он сидит на полу в «учительской», окруженный другими преподавателями. Читает бумаги, что-то подписывает и разговаривает со мной: «Неправда, что талибы жестокие, они принесли мир в страну, разграбленную безбожниками. Скажите всем в своей России, что талибы не будут воевать против вас, их цель — только Афганистан».

Сами-уль-Хак отдает распоряжение, чтобы мне принесли чай, и продолжает: «Министры талибов часто приезжают сюда, чтобы обсудить со мной афганские дела». — Он с гордостью называет несколько имен высокопоставленных талибов. «А мулла Омар?» — «Нет, мулла Омар никогда не выезжает из Кандагара».

К удивлению всех в «учительской», Сами-уль-Хак соглашается сфотографироваться и разрешает мне осмотреть медресе. Сопровождающий получил четкие инструкции: «Пусть смотрит, но недолго, и пусть фотографирует, но не в классах и только тех, кто сам позволит».

Мы идем по длинной веранде, куда выходят двери классов. Перед дверями каждого — горка сандалий, сквозь открытые из-за жары двери видны сидящие на полу студенты. Многие в характерных «талибских» черных чалмах. Мне показали общежитие, где на полу в комнатах прямо в одежде дремали молодые люди. «Пусть поспят, — сказал мне сопровождающий. — У них перерыв в занятиях, потом они будут заниматься до вечера».

На площади у медресе несколько человек совершали намаз. Я разговорился со студентами, стоявшими в тени галереи у мечети. Фотографироваться согласились немногие, как и немногие подтвердили, что мулла Омар, этот человек-фантом, учился здесь («Я сам не знаю. Но если Сами-уль-Хак говорит, значит, так и есть»). Мне сказали, что именно возле этой мечети родился термин «Талибан», в переводе — «студенты», применительно к религиозно-политическому движению. «Они так назвали себя здесь, на этой площади, когда в 1994-м все старшекурсники уходили в Афганистан восстанавливать законы ислама, — сказал мне Хафизулла, студент выпускного класса, сам родом из Афганистана. — Мы гордимся тем, что тоже будем хаккани». Как сказал Хафизулла, с этой же площади в 1998 году по распоряжению Сами-уль-Хака несколько сот студентов ушли на помощь талибам, штурмовавшим Мазари-Шариф.
Сегодня в Хаккании примерно 2500 студентов. Обычно «высшее мусульманское образование» получают за четыре года. Но здесь немало и тех, к ним относится и Хафизулла, кто учится два-три года. «Больше нет времени, нужно возвращаться в Афганистан».

С другим студентом по имени Сиддикулла я познакомился в общежитии. На полу его комнаты я увидел магнитофон. «Музыку любите?» «Нет! — Он даже подпрыгнул. — Музыку слушать грех, она отвлекает от мыслей об Аллахе! Я слушаю проповеди известных мусульман».

Сиддикулла — пакистанец из Пешавара, на неплохом английском он уверяет меня, что только в Афганистане есть настоящий ислам, а другие «псевдомусульманские режимы» лишь прикрываются Кораном. «Ислам запрещает убийство, ложь, зависть. При настоящем исламе не будет бедных, будет справедливость и равенство — ведь богатые должны будут платить закят аль-фитр (обязательный по исламу налог на поддержку бедных). А сегодня богатые не хотят делиться».

Сиддикулла считает, что до исламской революции в Пакистане осталось года три-четыре. «А потом на путь ислама встанут и другие страны». Сиддикулла уверен в этом: «Раньше говорили, мол, в талибы идут только пуштуны, а теперь наши идеи становятся популярными во всем мире!»

На конец экскурсии мой сопровождающий подготовил сюрприз. Мы подошли к корпусу, расположенному в глубине двора: «Здесь живут иностранные студенты. В вашем распоряжении десять минут». Мы зашли в одну из комнат, и я представился на урду: «Я журналист из Москвы, хотел бы задать несколько вопросов».

- Заходи, брат, — ответили мне по-русски. — Смотрите-ка, почти земляк приехал…

Нарисованный меч
Шестеро молодых ребят, на вид лет двадцати — двадцати пяти, сидят на полу в небольшой комнате и смотрят на меня, как на пришельца с другой планеты. Как выяснилось, это студенты из Таджикистана. У всех бородки и мусульманские шапочки, но одеты в спортивные штаны и футболки, лишь на одном традиционный пакистанский костюм шальвар-камис.

Поначалу разговор не клеится — ко мне относятся настороженно, но любопытство берет верх, и меня засыпают вопросами: «Ты мусульманин? Как тебя сюда пустили? Если мы будем с тобой разговаривать, у нас не будет неприятностей?» Один из них закрывает рукой объектив камеры: «Ты только не фотографируй, для нас фотографироваться — грех».

Я прошу ребят представиться, все отказываются. Лишь тот самый, в шальвар-камис, говорит: «Меня зовут Рахман, ты можешь звать меня Рома». Он единственный смотрит на меня ровным, уверенным взглядом: «Я тебе все расскажу, но ты должен написать, что здесь нет террористов, как говорят у вас там. Мы просто учим ислам. Кому от этого плохо?»

Рома-Рахман родом из Душанбе. Его история похожа на истории многих молодых таджиков: в стране, экономика которой разрушена гражданской войной, на приличную работу не устроиться без родственных связей или знакомства. Рахман уехал в Москву, где работал на сборочном конвейере ЗИЛа. В Москве ему не понравилось. Он вернулся домой. «Правильный путь мне подсказал Коран, — говорит Рахман. — Я хочу быть просветителем, нести ислам людям».

- Как ты оказался в Хаккании?
- Я сам выбрал это медресе. Сначала учился в Исламабаде в Исламском университете. Не понравилось.

По словам Рахмана, «там все было слишком легко». Студентов особенно не нагружали, давали стипендию — сто долларов в месяц, большие по пакистанским меркам деньги (Исламский университет спонсирует Саудовская Аравия). Рахман уверен, что это неправильно: «Настоящие знания достаются трудом. Мне подсказали, что есть медресе, где учат как надо».

Дисциплина в Хаккании жесткая. Подъем с первыми лучами солнца в 4 — 5 часов утра. После намаза чтение Корана, завершающееся многократным произнесением имени Аллаха, затем завтрак и занятия до вечера. Когда жара спадает, занятия физкультурой и бег. «Нас здесь укрепляют и физически».

Преподавание в Хаккании идет на пушту, и все иностранцы учат этот язык, но для студентов из Таджикистана читают лекции на персидском, который таджики понимают. Сейчас в медресе занимаются примерно 60 студентов из других стран, большинство из Таджикистана, но есть и из Турции. Учились здесь и молодые люди из Узбекистана, впрочем, как утверждают мои собеседники, в основном тоже этнические таджики. Студентов из-за рубежа поддерживают, кормят за счет медресе, но стипендия небольшая.

Учатся иностранцы в среднем два года, по ускоренному курсу, затем получают диплом и отправляются на родину. «Мы хотим устанавливать шариат в Таджикистане, Узбекистане, везде… В России ведь, по-любому, тоже ислам будет! — пылко убеждают меня будущие хаккани. — В Коране сказано, что во всем мире так будет. Ведь если ты мусульманин, ты мой брат. Когда все будут мусульмане, все станут братья!»

Они тоже долго рассказывали о том, каким справедливым должен стать мир, когда победит «настоящий ислам», с жаром, напомнившим комсомольцев времен первых пятилеток.

«Были в Хаккании студенты с Кавказа?» — спрашиваю я. «Нет. Они не знают ни пушту, ни персидского. Как им учиться?» Но, судя по всему, чеченцы в Хакканию все же приезжали. Один из моих собеседников неожиданно проговорился: «Они нас спрашивали, будем ли мы им помогать. Мы ответили, если вы воюете за свою независимость, за свободную Чечню, воюйте сами. Политика — не наше дело. Но если вы воюете за ислам, мы будем за вас воевать».

Здесь мой сопровождающий, вслушивавшийся в незнакомую русскую речь, показал на часы — время кончилось. Перед уходом я обратил внимание на самодельные плакаты, висящие на стенах комнаты. Один изображал саблю и окровавленную руку, на другом был нарисован танк, стоящий на карте Афганистана. «Это исламский меч рубит русскую руку, тянущуюся к Таджикистану, — охотно объяснили мне новые знакомые. — А здесь исламские танки из Афганистана занимают Среднюю Азию. Плакаты, если хочешь, можешь сфотографировать». Тут сопровождающий решительно повел меня к двери. Вслед неслось: «Россия будет исламской. Это по-любому, брат!»

Евгений Пахомов

Общество